Смерть и Радикальный Субъект

Марат Мусин
Ярославский государственный университет им. П. Демидова

Одним из важнейших вопросов метафизики Радикального Субъекта является Его отношение к смерти. Именно здесь проявляется метафизическая радикальность, потусторонность Радикального Субъекта по отношению к парадигмам премодерна, модерна и постмодерна. «В том, что касается смерти, - писал Юлиус Эвола, - речь идет о преодолении внутренней границы, об освобождении от уз» [1]. Внутренняя граница и узы есть Человек, который не является Радикальным Субъектом, но постоянно пытается отождествить Его с собой в разных формах. На самом деле, Человек – это Объект, обладающий возможностью иметь определенное отношение к Радикальному Субъекту, входить в определенную связь с Ним. Эта связь проявляется в том (и тем Человек отличается от других объектов), что в нем смерть осознает себя. «Внутри человека смерть смотрит в свое собственное лицо» [2].

В эпоху премодерна Радикальный Субъект есть «жизнь без смерти, где, в принципе, последняя отсутствует даже в виде намека» [3]. Не знающий смерти, Он в центре абсолютной жизни, где смерть в одном состоянии есть в то же самое время рождение в другом. Смерть здесь – «катализатор трансформации, переход в иную модификацию бытия» [4].

В условиях модерна Радикальный Субъект «несет с собой смерть» [5]. Это значит, что, доказывая людям ценность жизни, ее вкус, Он их убивает, являясь «Ангелом-истребителем». При этом Радикальный Субъект, находясь на периферии человеческого архетипа, обращен к человеку модерна не только лицом смерти, но и лицом жизни, однако жизни особой, «разрывающей само разрывание» [6].

И все же вопрос об отношении Радикального Субъекта к жизни и смерти в постмодернистском мире остается открытым. Если для постлюдей, по существу уже нелюдей, смерть не имеет никакого значения (она умерла как и все остальное), то для Радикального Субъекта жало смерти продолжает оставаться неиссякаемым источником боли как главного свидетельства Его существования.

За всеми смертями, которые последовали за «смертью Бога» (смерть автора, субъекта, человека, самой смерти), лежит тотальное наступление Ничто, Уничтожение. В действительности Ничто есть сам мир, ибо как таковой он лишен смысла, он пуст. Вглядываясь в бездонную пустоту мира, Радикальный Субъект произносит Слово. Смысл – ответ мира, эхо, которое Он слышит из столкновения Слова со стеной бессмыслия. Мир премодерна был до краев наполнен нездешним смыслом, который свободно переливался от вещи к вещи, так что в принципе не возникало пустых смысловых «прорех» в этой магической вселенной.

Модерн представляет собой коренной метафизический сдвиг: Радикальный Субъект обращается к миру в поисках Смысла в нем и тем самым теряет себя в пустоте Ничто. И если, по существу, модерн есть Великая Метафизическая Война Радикального Субъекта с Ничто за Смысл, то постмодерн есть капитуляция перед Ничто, соблазнение Радикального Субъекта миром, из которого исчезает даже тень Смысла. Соблазн мира - в бесконечности Ничто, погружаясь в которую Радикальный Субъект, сам будучи бесконечным, находит с Ничто близость. Войдя с Ничто в близость, Радикальный Субъект уничтожается, становясь уже лишенным воли Объектом мира, и погружается в объектность (бытность). Бытность, в отличие от бытийности Радикального Субъекта, представляет собой растворение в Быту как форме обустройства в мире.

Столкновение с Ничто, опыт Уничтожения, который является основным содержанием постмодерна, представляет собой Метафизическую Смерть – Смерть Радикального Субъекта. Если «Смерть Бога» является определяющим событием для модерна, то таковым для постмодерна будет «Смерть Радикального Субъекта», которая означает, что Человек потерял собирающую его в единую личность очень тонкую связь с Радикальным Субъектом и распался на бессмысленные фрагменты.

Метафизическая смерть порождает Мертвого Субъекта. Мертвость Мертвого Субъекта в том, что чистый опыт его существования лишен Смысла. Мертвый Субъект не вопрошает Ничто и не получает в ответ эха от пустоты, то есть Смысл. Мертвый Субъект бытствует у мира – он у-мирает и умирает мертвой смертью, то есть смертью, которая ничего не порождает. Это «современная сиюминутная жизнь-смерть» [7].

Мертвый Субъект являет себя в постчеловечестве – Царстве Мертвых, где разворачивается Священная Мистерия Смерти и Возрождения Радикального Субъекта. Сакральный смысл шизоидно-ризоматического мира постмодерна – быть лабиринтом посмертного путешествия Радикального Субъекта, Его последней инициацией на пути к возрождению. Радикальный Субъект должен пройти через полный мрак, прежде чем достичь подлинного Света. Это – преисподняя, «Дуат» Радикального Субъекта, где совершается его «вторая смерть», то есть смерть Мертвого Субъекта, утрата объектности и обретение субъектности.

Проходя через круги постмодернистского ада, Радикальный Субъект окончательно исчерпывает и реализует возможности, относящиеся к человеческому состоянию, чтобы его превзойти. И здесь основным инициатическим таинством является описанный в «Египетской книге мертвых» ритуал «отверзания уст», который не только возвращает мертвому дар Слова, но и оживляет его сердце. «Даруй мне способность говорить; и направь ко мне мое сердце в час, когда облачно и темно» [8]. Отверзание уст – это обретение Человеком живого языка, победа над языком мертвым.

Мертвый Субъект бытствует в мертвом языке, отчужденном от самого говорящего, повседневном нормативном усредненном языке. Мертвый язык – это то, что из животворящего Слова превратилось в орудие мышления и средство общения. Отсюда засилье здравого смысла и формальной логики в нем, его отравленность социальностью и готовыми смыслами. На самом деле, называя смысл, делая его ясным и отчетливым, язык умертвляет его, тем самым парадоксальным образом приводит к бессмысленности все то, что мы слышим и говорим. Такой язык является сердцевиной, средоточием общего процесса омертвления жизни в постмодерне. В мире мертвых постлюдей нужен лишь мертвый язык, «душа человеческая, - писал Евгений Головин, - уже давно тяжко больная, сейчас практически умерла и перестала чувствовать слова» [9]. Однако мертвый язык делает явной бессмысленную немоту мира. И в этом его сакральный смысл.

«Отверзание уст» - это взывание к жизни нового языка, это мистический экстаз языка, его выход за границы вещественно-психической данности, за ограду языка мертвого. Живой язык должен стать органом говорящего через него Радикального Субъекта. Экстазу языка предшествует катарсис – его очищение от процесса денотации как навязчивого стремления обозначать вещи, понимаемые как нечто, существующее до и независимо от Слова. Мертвый язык отражает и обозначает факты, случающиеся в мертвом пространстве и мертвом времени картезианской бездушной (нейтральной) вселенной, поэтому субъектный аспект исключен из этого видения мира. Так Бытие изгоняется из языка как своего Дома.

Чтобы снова стать Домом Бытия, Слово само должно стать Бытием, а не его образом, Слово должно отдаться Бытию. Язык тогда явит себя не как отражение Бытия, а как его самообнаружение, иерофания, как Храм Бытия.

Таким живым языком является поэзия, но не как метрически оформленная речь, а как иное прозы, абсолютное отклонение от нормы прозаического языка, взламывание привычных коммуникационных кодов (Жан Коэн). Алогичное поэтическое Слово, ускользая от смысла, носит косвенный, расплывчатый характер. Тем самым поэзия саботирует процесс денотации, освобождает вещь от прокрустова ложа обозначивающего языка. Поэзия - это, отрыв от Мертвого языка, преодоление его тяжести, возвращение к тому началу, когда было Животворящее Слово.

Подобно сумеркам или туману поэзия, силой Метафоры соединяя несоединимое, размывает границы между вещами и Бытие открывается как однородное и единое Целое.

Отдельный индивид занят поисками длящегося счастья. Поэзия же разрывает временной поток жизни. Это разрыв, без которого, как был уверен Жорж Батай, невозможно прийти в состояние восторга. Поэзия – это метафизический восторг, основанием которого является Неочевидное. Поэзия – это абсурд, который творит Новый Смысл - странный, стихийный, бездонный. Поэзия – это язык, который ничего не обозначая, выражает постсакральную волю Радикального Субъекта к творению невозможной реальности из тьмы невысказанного.

Примечания:

1. Эвола Ю. Оседлать тигра. СПб., 2005. С. 446.
2. Джемаль Г. Революция пророков. М., 2003. С. 103.
3. Дугин А. Радикальный субъект и его дубль. М., 2009. С. 279.
4. Головин Е. Мифомания. СПб., 2010. С. 59.
5. Дугин А. Указ. соч. С. 279.
6. Там же. С. 280.
7. Головин Е. Указ. соч. С. 141.
8. Бадж Э.А.У. Египетская книга мертвых. СПб., 2010. С. 226.
9. Головин Е. Указ. соч. С. 184.

Апробация:

Тезисы доклада на Международной конференции «Against Post-Modern World», Московский государственный университет им. М. Ломоносова, 16 октября 2011 г.

Публикация:

Мусин М. Смерть и Радикальный Субъект / Марат Мусин // Традиция. Материалы Международной конференции по традиционализму «Against Post-Modern World». — 2012. — Вып. 4. — С. 99—104.

КОМЕНТАРІ (5)

Можно согласиться со всем написанным, кроме самой идеи Радикального Субъекта. В тексте та же проблема, которая имеет место и у Александра Дугина: его описание фигуры Радикального Субъекта в принципе не выводит за пределы традиционного (солярного) цикла смерти и возрождения, которые и конституируют Вечное Возвращение одного и того же, метафизику всеобщего тождества. Таким образом Новая Метафизика не "нова" - и представляет собой лишь камуфляж традиционного. С философской позиции Гейдара Джемаля мы имеем дело с фальсификацией "новизны", т.е. с дискурсом воина, лишенным дискурса пророка, и потому обреченного на вечное кружение в "дурной бесконечности". Радикальный Субъект олицетворяет воина-Солнце, однако его орбита не нова: не выходя за пределы традиционной парадигмы смерти и воскресения, он неспособен осознать ущербность самого концентрического пути, который всегда один и тот же. В сущности, Александр Дугин, постоянно возвращаясь к циклической парадигме Традиции и платонизма, потому и не формулирует Новую Метафизику как действительно "новую".