Святослав Вышинский
Институт философии им. Г. Сковороды Национальной академии наук Украины
До недавнего времени полагалось общепринятым мнение о размывании идентичности в виртуальном пространстве, ее плюрализации и дроблении, превращении более или менее целостного «Я» на некий ризоматический комплекс [5, с. 12-17] в бесконечной игре масок, которые способно примерять сознание в современном мире – вместе с самим социумом, который из иерархического целого трансформуется в хаотическую совокупность индивидов и общин. Этому способствовала и общая нестабильность, тенденция к изменению не только психологических, но и социально-экономических ролей как отличительная черта развитого общества нач. XXI в. Так или иначе ризоматичной становится социальная структура в целом, что, в свою очередь, обуславливает и обусловлено стремительными культурными изменениями, большинство из которых происходят в виртуальном пространстве, а позднее «импортируются» оттуда в «физический мир». В свою очередь, изменение онтологической ситуации больше не позволяет говорить о сфере виртуального как о видимо «ирреальной» – скорее, наоборот, виртуальность уже не только «дополняет» действительность, но и кардинально модифицирует ее, раздвигая границы телесности («new sensuality» [22]). Развитие же современных технологий позволяет в скором времени спрогнозировать полное замещение реального виртуальным, «реализацию» последнего, а следовательно и переворот в онтологических теориях, который намечается уже довольно давно.
Итак, традиционный тезис в анализе виртуального существования состоит в том, что в нем реальное «Я» способно легко маскироваться и прибегать к «играм идентичности», чему способствует сама природа Интернета и др. виртуальных сетей. Феноменология виртуального пространства характеризуется не только текучестью, нефиксированностью, метаморфизмом образов, но и выравниванием различных планов бытия, будь то внутренний и внешний, сознательный и подсознательный, реальный и игровой – эмансипация от диктата ratio и «фактического» сознания из чистой интеллектуальной декларации постмодернизма превращается в само собой разумеющуюся данность постмодерна. Ведь релятивизируется сама «фактичность», размываются границы того, что существует образно и предметно, воображаемо, гипотетически – и действительно, фактически. В онтологических и психологических теориях это должно вести к переосмыслению таких понятий как «реальность» и «фактичность», что, в свою очередь, означает широкие перспективы разрушения традиционной этики.
Большинство из этих характеристик были верны касательно эпохи Web 1.0 (хотя, как показывает трезвый анализ ситуации, они во многом были ошибочны и тогда) – но изменение природы Интернета и др. виртуальных систем в последние годы заставляет откорректировать подобные утверждения. Первый этап закрепления виртуального (начиная с телевидения и культуры «глянцевых изданий» второй пол. XX в.) действительно стимулировал бесконечную примерку чужих масок, искусственно инспирированных ролей, раздвоение личности и ее отрыв от реального («бунт каст» или, скорее: «бунт против каст»). Маскировка и вуали могли не только поощрять «искреннюю» коммуникацию (которая, в действительности, всегда остается на грани откровенного монолога с воображаемым собеседником), но и по факту затруднять ее, доводя любую серьезность до абсурда (персонаж «веселого дебила» [10] в блогосфере и на других коммуникативных площадках).
С другой стороны, ныне стало понятно (а со времени разоблачений Эдварда Сноудена – и общеизвестно), что технологии позволяют маскироваться только до определенных границ, одаривая прозрачными масками, которые срываются так же легко, как рассеиваются ночные чары. Спекуляции об эмансипации сознания в постмодерновую эпоху на поверку оказываются утопиями, далекими от логики социального и культурного развития: романтически-революционный антилогоцентристский дискурс сталкивается со скрытой логоцентристской «контрой», возможности которой умножаются двойственным характером игры. Хитрость Дьявола в том, что он заставляет поверить в то, что его не существует.
Характер властных отношений в XXI в., независимо от того, касаются ли они развитых стран или «развивающихся», заключается в присвоении информации, и опосредованно через нее – в закрепощении жизненного времени и имманентных ресурсов сознания – которые являются главной ценностью пост-исторического мира: «...Люди в этом смысле гораздо в большей степени смахивают на послушных животных, которых архонт ведет на поводке на бойню (поскольку он питается их душами)» [1, с. 50]. Закономерно, что «логоцентристская агентура» в лице спецслужб и технологических корпораций, разыгрывая видимо антилогоцентристскую партию, есть и в первую очередь совокупность сил, владеющих мыслями и в прямом, и в переносном значениях слова – как подлинными смыслами происходящего, так и всей совокупностью знаков и обозначений, циркулирующих в пределах контролируемой системы. При этом важно не терять из виду, что природа как медиаторов информации, так и деятельность смыслообразующих единиц верхнего уровня сохраняет чисто традиционный, логоцентрический характер, всего лишь завуалированный на первый взгляд отличными правилами постмодерновых игр, из чего следует заключить симулятивный характер не только акторов, но и, в значительной степени, самой постмодерновой ситуации in totum – следовательно, абсолютную серьезность за маской игры.
Реальность «Матрицы» – пост-исторический мир как мир абсолютной прозрачности, все факты и события которого всегда принципиально фиксируемы и анализируемы, а посему и с большой вероятностью: прогнозируемы. В свою очередь, любой сбой позволяет выявить и устранить его причину (в обратном порядке: traced and detected). Говоря об этом, мы не имеем в виду уязвимость информации от горизонтальных атак (на уровне «взломов»), но изначальную раскрытость данных распорядителям информационных полей, каковыми являются их создатели («архитекторы», i.e. «архонты»), владеющие ключами к тайнам. Таким образом не раскрытие, а изначальная открытость по крайней мере таких вещей, как личная переписка и записи разговоров, равноценна раскрытости самих мыслей и, в значительной степени, чувств каждого индивида. Феноменологическое ego cogito больше не закрыто за семью печатями – напротив, фактом своего информационного бытия оно в сериях коммуникативных актов как раз раскрывается в иллюзорно замкнутой сфере виртуального, которая уже сегодня является его главным медиатором, а со временем превратится в единственную форму действительности.
Граница между внутренним и внешним исчезает, субъект обнажается до такой грани, что мы можем вести речь о стирании самого принципа субъектности в той мере, в которой аннулируется принцип «неведомого», «непознаваемого», «тайны». Как следствие, это превращает любые коммуникативные практики, виртуальную и реальную коммуникацию не в способ взаимопонимания «сетеграждан» (netizens), а на способ самодоноса и самопрограммирования в рамках глобальной информационной системы. Соответственно, каждый акт коммуникации как в медиа-пространстве, так и на его периферии составляет акт неосознанного подчинения, каждое следующее слово и знак становятся инструментами власти – над теми, кто говорит, пишет, производит любые формы медийной активности. В свою очередь, уровень современных технологий расширяет сферу espionage и на вполне реальные, традиционные акты коммуникации, которые со временем становятся все более уязвимыми пред натиском техники. В этом реализуется наступление виртуального на действительное, вампирическая тяга призрачного к воплощению, которая в данных условиях не может не увенчаться успехом («Придет час, и я узнаю тепло твоих рук» [15, с. 108]).
И без того сомнительные идеи коммуникативного разума сейчас все больше дискредитируются эмпирикой. Ведь высоким технологиям мы обязаны не только расширением коммуникативного поля, но и поглощением этим полем всех сфер жизни, аннуляцией приватности, которую не могут гарантировать никакие системы сетевой авторизации данных – причем не только от «всевидящего ока» Big Brother в ипостаси PRISM и др., но и от малейших горизонтальных вмешательств (от информационного хулиганства к «преступлениям века» à la «WikiLeaks»). Днище технологического «Титаника» западной цивилизации, описанного Фридрихом Юнгером [16, с. 6-7], в нач. XXI в. постоянно «протекает» – в условиях пост-индустриального скачка дозированный и, в большинстве случаев, управляемый leaking стал его неотъемлемой характеристикой. Контролируемые информационные обвалы и затопления низовых отсеков создают лишь иллюзию «анархической» циркуляции данных, неуправляемости большинства процессов – и отвлекают внимание от закрытых уровней, связанных не с пустыми знаковыми системами, которые «экзистенциально неукоренены сами способом постоянного выкорчевывания» [11, с. 170] (das Gerede), а с их смыслами.
Так или иначе происходит фундаментальное изменение антропологического статуса: ego во все большей степени растворяется в процессе cogito с возрастающей долей образной импрессивности и, как следствие, с нарастающей импульсивностью, десистематизацией и дерационализацией как коммуникации, так и собственного бытия в целом. Ограничение сферы частного, приватного означает также сужение области «молчания», «внутренней тишины», которая перманентно «глушится» потоками внешних впечатлений – и видимостью полилогов. Мы можем говорить о «принуждении к коммуникации», понимая под последней, однако, не столько действительное общение, сколько его суррогатные формы, взаимодействия с «виртуальными зеркалами», порожденными самим индивидом. Виртуальная «зона комфорта» таким образом превращается в зону «одинокой неуединенности» – под неусыпным контролем и Системы, и во все большей степени – остальных «заключенных» Сети. С того момента, когда основной формулой виртуального мира стали интеракция и со-участие в его наполнении, эта зона значительно расширилась по сравнению с «разобщенностью» «одиноких толп» [4, с. 30], описанной Ги Дебором относительно одностороннего «общества спектакля», ведь теперь его актерами стали сами зрители, которые в то же время теряют осознание (но не ощущение) собственного одиночества.
Взаимопонимание, как и нормальная коммуникация, становятся невозможными перед фигурой наблюдающего («надзирателя») – осознание его неусыпного присутствия («Big Brother is watching you» [8, с. 97]) ничтожит искренность, а непонимание – ведет к еще большему порабощению через преступное наблюдение, следствием которого является совершенная прогнозируемость и близкая к совершенству программируемость индивида. Искренность как признак субъектности, права по своему усмотрению раскрывать или скрывать внутреннее в такой системе может полностью исчезать – контроль над информацией в ней ускользает из рук свободного индивида. От роли допрашиваемого, в которой за ним еще сохранялась значительная степень свободы говорить или молчать, рядовой индивид переходит в разряд подопытного, преимущественно не осознающего самого факта всестороннего сбора данных о нем. Следовательно, понимание ситуации легитимирует неискренность как форму бегства, вуали. При этом технологии защиты ценной информации в виртуальной среде состоят не в простом шифровании, но в растворении значимых данных в потоках бессмысленных комбинаций знаков. Парадоксальным образом борьба за γνωσις выливается в сознательное продуцирование «empty signs», иллюзии одновременно гносеологического и онтологического порядков.
В текущей социополитической и социокультурной ситуации ego превращается в cogitata больших знаковых систем, каковыми являются легальные и нелегальные базы данных. В свою очередь, в «данные» переведены даже на первый взгляд автономные объекты и сферы жизнедеятельности (от сферы личных переживаний, культуры и искусства до глобальной экономики). В информационную эпоху базой данных становится весь мир – или, точнее: способ рецепции мира тотально информатизируется, постепенно заслоняя собой действительность. В той же степени становится фикцией трансцендентальнисть «Я»: все измерения сознания превращаются в феномены внешнего порядка – даже ранее исключительно имманентные и самоочевидные. Внутренний мир, избавляясь от «эшелонов защиты», незримо открывается Другому – причем преимущественно без явного принуждения, но через широкий инcтрументарий soft power. «Комфортное» забвение существования Большого Брата усиливает последнего, тогда как память о нем, осознание перманентного наблюдения грозит сознанию полной обструкцией, доводя существование до абсурда. Аналогично и условием глубинного интерсубъективного взаимодействия остается ее приватность, обеспечивать которую невозможно без параноидальных мер в духе «Матрицы» или героя кинокартины Даррена Аронофски «Π».
Подобное положение вещей во многом созвучно с известной цитатой Чарлза Мэнсона («Бросьте меня в темную одиночную камеру... Там целый мир, где я свободен»), и маркирует уровень, до которого ныне сузилась свобода, поскольку речь идет о практической невозможности сохранения даже внутренней свободы в каких-либо циклах «нормального» существования (common и, неизбежно, «reasonable»). В качестве протестного дискурса XXI в. это актуализирует не только экзистенциалистские интуиции философии, но и, в духовной плоскости, близкий им гностический проект. Конфронтация индивидуальной свободы и законов бытия – теперь уже не только и не столько метафизической, но чисто социальной реальности, которая «проглотила» естественный Космос и стала его новым воплощением – позволяет по-другому прочитывать и образ самого Демиурга – the Architect – и по-новому трактовать пророчества: «...Победить как самих архонтов и создателей этого мира, точнее сказать, ремесленников, так и все ими созданное...» [1, с. 41].
Итак, наряду со временем как формой реализации духовного ресурса, призвания, базовой ценностью постсовременности становится приватность, интерпретированная не столько в повседневном смысле слова, сколько как внутреннее экзистенциальное пространство, непрозрачное для внешних глаз – подобно двери, которая закрывается и открывается лишь изнутри. В реалиях информационного мира сохранение приватности и внутренних измерений бытия, глубинной идентичности возможно либо через полное отключение от информационной (а, следовательно, и социальной) реальности (John the Savage в «Brave New World», юнгеровский Waldgänger [6, с. 93], сценарий «THX 1138»), либо через маскировку, создание параллельного мира в самой ее ткани (der Anarch) и на ее периферии (escaping the Matrix). Одним из методов становится криптография, перевод прозрачных знаковых систем в режим тайнописи – будь то в форме обычного технологического шифрования данных, либо через создание новых знаково-смысловых систем, либо через символическую реконтекстуализацию старых («Follow the white rabbit»: метафорический язык духовной Традиции).
Ныне очевидно, что обычных масок в любых информационных сетях недостаточно – псевдонимы, никнеймы и даже пустая анонимность не способны скрыть идентичность ни субъектов, ни объектов информационной деятельности. Социальная, культурная, политическая, интимная сферы уже сегодня почти полностью деанонимизированы до масштабов, которые обыватель еще слабо осознает. Ведь под контролем Системы не только физические и виртуальные маршруты передачи данных, которые открывают самые широкие возможности для трекинга, и которые в значительной степени нормально функционируют благодаря Системе – но и сами языки этих данных, одновременно являющихся и ее самым уязвимым звеном («...Мы освободили криптографию, демократизировали ее и распространили через границы нового Интернета» [19]). В свою очередь, только в таких условиях по-настоящему актуальным становится оруэлловский thoughtcrime [8, с. 110], ведь мышление, переведенное в информационный поток, превращается в единственную форму самого бытия. Тогда как шантаж – в главное средство манипуляции.
Проблема не только в том, что человек становится прозрачнее из-за загруженного им информационного контента, размещенных фото- и видео- материалов, в которых черта между приватностью и публичностью окончательно стирается [21] – но и в том, что сугубо частные вещи и привычки становятся частью личного досье (включая просмотренные видео, поисковые запросы, посещенные страницы – благодаря плагинам социальных сетей и «Google Analytics», backtracking к персональной почте, социальному профилю, мобильному телефону, банковскому счету и даже к текущему местонахождению с точностью до улицы). Наконец, его частью является и такая очевидная, и в то же время особенно чувствительная информация, как частная и рабочая переписка в электронной почте, на Интернет-форумах и в социальных сетях, которая, в виду стремительных поведенческих изменений, все больше приближается к прямому изложению мыслей, невысказанного. В нач. XXI в., благодаря техническому прогрессу, открываются не тайны Вселенной, но тайны душ.
Фактически это актуализирует гностическую парадигму не только в переносном смысле этого слова, но и на уровне самой онтологии – ведь свобода во все большей степени реализуется в виртуальности, в той мере в которой виртуализируется сама реальность, превращаясь в «сон» сознания. Если в изначальном гностицизме границы проходили между двумя метафизическими уровнями бытия (Космос и Плерома), в Новое время они мутировали в противопоставление субъективного «Я» и феноменального мира, в постмодернистский век вошли в фазу удвоения действительности на реальную и виртуальную – то уже сегодня дуалистические черты приобретает сама сфера виртуальности, которая полностью вытесняет все остальные. Несложно сопоставить, что инструментами balancing the equations в традиционную эпоху выступали холистские инициатические системы, в Новое время – материализм, во второй пол. XX в. – эмансипаторские постмодернистские и неофрейдистские теории, а ныне им является непосредственный, а не умозрительный плюрализм виртуального, основная функция которого – стать Лабиринтом для дифференцированного «Я». В том числе – Лабиринтом зеркальным, das Magische Theater («...Плата за вход – разум» [3, с. 142]).
Затрагивая онто-теологическую и антропологическую проблематику, становление виртуальной сетевой реальности подводит к новому прочтению этики, выработки адекватного кодекса поведения свободного человека в тотальности Матрицы. Вопрос выбора и сопротивления действительному положению образов и вещей является ключом к новой свободе, об актуальности и перспективах которой свидетельствуют примеры таких обличителей, как Эдвард Сноуден: «...Если ты осознаешь, что это мир, который ты помогаешь создавать, и он будет становиться все хуже с каждым последующим поколением, расширять возможности и архитектуру угнетения, то ты поймешь, что будешь готов к любому риску...» [20]. Моральный аспект его деятельности по раскрытию систем международного слежения едва ли важнее самого характера разоблачений, ведь он демонстрирует то, что даже «пешка» способна портить игру крупным игрокам – даже и будучи при этом вероятной частью одной из партий. (Возможно ли в нужный момент программировать мятежные эксцессы и воле-изъявление чувствительных к свободе индивидов? – Безусловно).
Бунт и восстание принципиально возможны, ведь значительная часть исполнительных полномочий делегирована низовым операторам: «Люди, на которых ты хочешь наехать, – это люди, от которых ты зависишь. ...Мы знаем о тебе все. ...Мы контролируем каждую часть твоей жизни» [9, с. 158]. Ситуация, однако, изменится, как только Система будет полностью автоматизирована и «человеческий фактор» сведется к нулю – направление технологического развития позволяет утверждать, что времени, отведенного на подобные бунты, остается не так много. Возможность эффективно срывать маски не только с обычных акторов Системы, но и с ее поводырей, продемонстрированная проектом Джулиана Ассанджа, является временным «сбоем», закономерным на этапе ее конструирования и «обкатки». Поэтому каждый удар, который не окажется смертельным, в лучших ницшевских традициях только усилит новый порядок [7, с. 558], сделав его резистентным к внутренним атакам.
Прометеевский архетип, руководимый идеей общего блага, равенства и права на свободу, имеет и теневую, герметическую сторону: Партизан [12, с. 26] (der Partisan) Карла Шмитта в реалиях игры сам становится игровой фигурой, облачаясь в маски и руководствуясь в первую очередь личным благом и благом ограниченной («избранной») касты людей («партии»). Дневная, жертвенная роль whistleblower, Спасителя («просветленный» Neo) имеет и своего ночного counterpart (hacking Neo), который является трикстером, юнгеровским Анархом, олицетворением архетипа двуликого Гермеса, который не входит в открытое противостояние с тигром, но пытается его «оседлать» [14, с. 18]. Его тактика индивидуальной и иррегулярной борьбы базируется на эгоизме, совмещенном с ценностным нигилизмом, который, как форма гностического иконоборчества, ограждает Анарха не только от фантомных привязок и иллюзорных целей, но и от рисков нелегального положения [17, с. 49]. В отличие от прозелитизма первого, последний понимает дело спасения в контексте внутренней природы, следовательно – заслуги, повторяя этим сугубо гностическое расовое деление человечества на пневматиков, способных воспринять γνωσις и получить духовную свободу – и гиликов, заведомо обреченных жить в неволе [2, с. 39]. И, парадоксальным образом: по собственной воле («...Most of these people are not ready to be unplugged»).
В этом аспекте заново воспроизводится древняя конфронтация между двумя типами дуалистических традиций: элитарной гностической, субъект-ориентированной, для которой характерен глубокий уровень противопоставления внутреннего и внешнего, акцентирование интеллектуальности, а значит и меньше внимания к преобразованиям объективного мира (готовность «окопаться» в Сионе «платонической реальности идей и информационных потоков» [18]) – и эгалитарной креационистской, ориентированной на общины, с ее акцентом на нравственном действии и соответствующей революционной составляющей и стремлением разрушить Матрицу, обновить само небо и саму землю (Откр. 21:1). Оба пути в различных сферах актуальны и сегодня, резонируя, с одной стороны, с высокотехнологичными островами виртуальной цивилизации «под куполом», а с другой – с расширяющейся «пустыней реальности» за их пределами, которая становится пристанищем для многочисленных outcasts пост-исторического мира. Тем не менее, основополагающим условием освобождения и в первой, и во второй редакции нового дуализма является не только отказ от иллюзий реального и виртуального и противопоставление множествам феноменальности – действительности единичного (der Einzige), но и осознание того, что уникальность субъективного «Я», будучи единственным основанием, как Ничто [13, с. 353] (das Nichts) есть – и в любой онтологической ситуации останется – единственным аутентичным пространством моральной и интеллектуальной свободы.
Литература:
1. Афонасин Е. Античный гностицизм. Фрагменты и свидетельства / Евгений Афонасин. — СПб : Издательство Олега Абышко, 2002. — 368 с.
2. Афонасин Е. Гносис. Фрагменты и свидетельства / Евгений Афонасин. — СПб : С.-Петербургский университет, 2008. — 320 с.
3. Гессе Г. Степной волк / Герман Гессе. — М. : АСТ, 2006. — 352 с.
4. Дебор Г. Общество спектакля / Ги Дебор. — М. : Логос, 2000. — 184 с.
5. Делез Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато : Капитализм и шизофрения / Жиль Делез, Феликс Гваттари. — Екатеринбург : У-Фактория, 2010. — 895 с.
6. Козловски П. Миф о модерне : Поэтическая философия Эрнста Юнгера / Петер Козловски. — М. : Республика, 2002. — 240 с.
7. Ницше Ф. Сумерки идолов, или Как философствуют молотом / Фридрих Ницше // Сочинения в двух томах / Фридрих Ницше. — М. : Мысль, 1996. — Т. 2. — С. 556—630.
8. Оруэлл Дж. 1984 / Джордж Оруэлл // Скотный двор. 1984. Памяти Каталонии / Джордж Оруэлл. — М. : АСТ, 2003. — С. 95—337.
9. Поланик Ч. Бойцовский клуб / Чак Поланик. — Запорожье : ID Design, 2005. — 203 с.
10. Самородний О. О «веселых дебилах», евразийстве и «плакальщиках» / Олег Самородний [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.mesoeurasia.org/archives/12388 (26.12.2012).
11. Хайдеггер М. Бытие и время / Мартин Хайдеггер. — СПб : Наука, 2006. — 452 с.
12. Шмитт К. Теория партизана. Промежуточное замечание к понятию политического / Карл Шмитт. — М. : Праксис, 2007. — 304 с.
13. Штирнер М. Единственный и его собственность / Макс Штирнер. — Харьков : Основа, 1994. — 560 с.
14. Эвола Ю. Оседлать тигра / Юлиус Эвола. — СПб : Владимир Даль, 2005. — 512 с.
15. Элиаде М. Девица Кристина / Мирча Элиаде // Под тенью лилии / Мирча Элиаде. — М. : Энигма, 1996. — С. 41—170.
16. Юнгер Ф. Предварительные замечания / Фридрих Юнгер // Совершенство техники. Машина и собственность / Фридрих Юнгер. — СПб : Владимир Даль, 2002. — С. 5—10.
17. Юнгер Э. Эвмесвиль / Эрнст Юнгер. — М. : Ad Marginem, 2013. — 640 с.
18. Assange J. A call to cryptographic arms / Julian Assange [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://cryptome.org/2012/12/assange-crypto-arms.htm (01.12.2012).
19. Assange J. How cryptography is a key weapon in the fight against empire states / Julian Assange [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.theguardian.com/commentisfree/2013/jul/09/cryptography-weapon-fight-empire-states-julian-assange (09.07.2013).
20. Snowden E. I don’t want to live in a society that does these sort of things / Edward Snowden [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.theguardian.com/world/video/2013/jun/09/nsa-whistleblower-edward-snowden-interview-video (09.06.2013).
21. The World Tomorrow with Julian Assange. Episode 8. Full original transcript [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://worldtomorrow.wikileaks.org/episode-8.html (05.06.2012).
22. Zizek S. The Matrix : The truth of the exaggerations / Slavoj Zizek [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://lacan.com/matrix.html (01.02.2001).
Аннотация:
В статье рассматриваются аспекты гностических интерпретаций постмодерновой ситуации и проблемы становления сетевой реальности. Означиваются тенденции удвоения действительности и плюрализации идентичностей в виртуальном пространстве, предлагается новое прочтение субъект-центрированной философии.
Ключевые слова:
идентичность, реальность, виртуальность, дуализм, гностицизм, постмодерн.
Анотація:
Вишинський С. За вуаллю реальності. Гностичні аспекти постмодерну. У статті розглядаються аспекти гностичних інтерпретацій постмодернової ситуації і проблеми становлення мережевої реальності. Означуються тенденції подвоєння дійсності та плюралізації ідентичностей у віртуальному просторі, пропонується нове прочитання суб’єкт-центрованої філософії.
Ключові слова:
ідентичність, реальність, віртуальність, дуалізм, гностицизм, постмодерн.
Annotation:
Vyshynskyi S. Behind the veil of reality. The gnostic aspects of postmodernity. The article deals with the aspects of gnostic interpretations of postmodern situation and problems of construction of the network reality. Tendencies for the duplication of reality and for pluralisation of the virtual identities are marked out, as well as the new subject-centred philosophy is suggested.
Key words:
identity, reality, virtuality, dualism, gnosticism, postmodernity.
Публикация:
Вышинский С. За вуалью реальности. Гностические аспекты постмодерна / Святослав Вышинский // Практична філософія. Науковий журнал. — 2014. — № 2 (52). — С. 127—133.
Перевод:
Вишинський С. За вуаллю реальності. Гностичні аспекти постмодерну / Святослав Вишинський // Наукові записки Національного університету «Острозька академія». Серія «Культурологія». Проблеми культурної ідентичності в контексті соціокультурного різноманіття. Матеріали міжнародної наукової конференції (Острог, 4-5 квітня 2014 року). — 2014. — Вип. 15. — Ч. 2. — С. 16—27.
Вишинський С. За вуаллю реальності. Гностичні аспекти постмодерну / Святослав Вишинський // Quasi! Буковинський соціокультурний часопис. — 2014. — № 0. — С. 8—13.
© 2014
Додати коментар
Увійти через профіль