Елена Семеняка
Национальный университет «Киево-Могилянская академия»
Для философско-политических «манифестов» теоретиков консервативной революции (далее – КР) примечательна такая фразеология, как «новый человеческий тип», «человек особого склада», «новый человек», и т. д. Что не случайно, ведь широкое идеократическое движение КР как «идеологическое явление par excellence» [2, с. 6], предполагая «сохранение верности принципам, а не тем учреждениям и институтам прошлого, которые являются лишь частными формами выражения этих принципов [4, с. 9], не может не определить специфику их представителя. Можно сказать, что в этих условиях революционная трансформация общества стает не более чем эпифеноменом возникновения «нового человеческого типа».
Концептуальным соответствием таких синтагм и выступает объект нашего исследования, то есть консервативно-революционный субъект в поздних произведениях Эрнста Юнгера и Юлиуса Эволы, представленный фигурами Анарха и правого анархиста, хотя понятие «прусского анархизма» можно найти уже в работах Юнгера ваймарского периода, которым в подавляющем большинстве случаев и ограничивают «хронотоп» КР. Одновременно стоит подчеркнуть, что появляется там «прусский» анархизм именно как синоним «правого» и мало чем напоминает «немецкий» анархизм или же коммунизм, который, между прочим, таит в себе «гораздо меньшую примесь анархии, чем, например, русский коммунизм» и «чья цель – не уничтожение, а особая скучнейшая форма эксплуатации существующего порядка» [11, с. 238].
Предметом исследования является гомология концептов Анарха Юнгера и правого анархиста Эволы как эвристических адаптаций ранней модели «нового типа человека» к условиям «постполитической» современности. И несмотря на то, что посвященные доктрине расового воспитания труды Эволы были довольно высоко оценены Бенито Муссолини, теория Эволы явно не вписывалась в проекты социальной инженерии по взращиванию «нового человеческого типа» в тоталитарном государстве. Впрочем, специфика консервативно-революционного субъекта станет наиболее заметной в послевоенных произведениях философов, где «человек иного склада» есть радикальной альтернативой как либеральному, так и тоталитарному субъекту, ведь «американизм, бессознательно или нет, работает на своего мнимого врага, на коллективизм» [6, с. 433].
Имена Эрнста Юнгера и Юлиуса Эволы входят в «первую десятку» на самом деле значительно большей плеяды представителей консервативно-революционной мысли, хотя творчество последнего находится на стыке КР и традиционализма. Что, впрочем, не мешает некоторым исследователям делать вывод о том, что «у Эволы содержится наиболее глубокая, наиболее «трансцендентная», а потому и не подверженная временным обстоятельствам, концепция Консервативной Революции, в ее типологическом, архетипическом и предельно ясном виде» [1].
Пока не приступая к таким сильным утверждениям, заметим, что немецкого и итальянского мыслителей объединяет прежде всего общность «судьбы и жизненных путей». Оба добровольцами пошли на фронт (Юнгер получил 14 ранений и высшую военную награду «За доблесть»; Эвола служил офицером артиллерии), оба печатались в национал-социалистических и фашистских издательствах, но вскоре стали в «оппозицию справа» к «популистскому и плебейскому» нацистскому и фашистскому режимам (что отражено в труде итальянского барона «Фашизм: критика справа» (1964), в частности), оба имели поворотный опыт во второй мировой войне (Юнгера демобилизовано по обвинению в содействии покушению на Гитлера 1944 г., хотя оставлено в живых по личному распоряжению фюрера; Эволу, работающего с архивами СС, серьезно ранено при бомбардировании Вены, хотя непосредственно в битвах он не был задействован), оба отклонили «денацификацию» и не пожелали выйти из «внутренней эмиграции» в послевоенной ФРГ и Италии.
Эти же параллели имеют место на концептуальном уровне. В творчестве обеих философов наблюдается симптоматичный переход от такой консервативно-революционной классики, как «Рабочий. Господство и гештальт» (1932) Юнгера и «Языческий империализм» (1928) Эволы до «учебников по выживанию» в современном мире, представленными прежде всего произведениями «Через линию» (1950), «Лесной путь» (1951), «У стены времени» (1959) и «Оймесвиль» (1977) Юнгера и «Ориентации» (1950), «Люди и руины» (1953), «Оседлать тигра» (1961) и «Лук и булава» (1968) Эволы.
Но наиболее рельефно диалог философов проявлен в таком тексте Эволы, как ««Рабочий» в творчестве Эрнста Юнгера» (1960), где автор, излагая оригинальную концепцию Юнгера для итальянского читателя, вместе с тем делает ряд критичных замечаний, показывающих различие их видения деструктивных процессов современности и концептуализации возможного субъекта противостояния. Такие расхождения, как уже было отмечено, заложены в симпатиях Эволы к интегральному традиционализму (более всего на него повлияли Рене Генон, Гвидо де Джорджио и Герман Вирт). Труд Генона «Кризис современного мира», в частности, нашел продолжение в «Восстании против современного мира» (1934) Эволы, наметившем контуры политизации традиционалистской доктрины Генона.
Довольно показательна данная Эволой оценка эвристики Рабочего с традиционалистской точки зрения. С одной стороны, Эвола почитал его как воплощение военно-аскетического идеала, представленного кастой кшатриев. Напомнив, что одним из самых актуальных требований «Рабочего» является создание определенного типа этики, стиля и мировоззрения, которые, «при всей свей антибуржуазности», противопоставляются «марксизму и коммунизму», Эвола определяет их репрезентанта следующим образом: «Тип заимствует приемлемые для себя характеристики у определенного активного и реалистичного идеала человека, чуждого культу индивида, аскетичного и обладающего иммунитетом против «буржуазного декадентства», описанного уже крайне левыми идеологиями. Равным образом он вбирает в себя отдельные элементы стиля, выработанные их противниками, революционными антикоммунистическими национальными движениями, которые, к сожалению, основательно навредили себе неразборчивостью в выборе мифов и ориентиров [8, с. 170].
С другой стороны, Эвола убежден: «Новый человек, выбирая «огненный путь саламандры» [...] не может рассчитывать на наследие традиционного мира (многие мотивы которого, как мы видели, хотя и вспоминаются с чувством ностальгии, парадоксальным образом смешиваются с жесточайшим модернизмом новейшего образца)...» [8, с. 177–178].
Однако именно «парадоксальное смешение» несовместимого и в частности «жесточайший модернизм новейшего образца» является отличительным признаком КР как «третьего пути» между правой и левой идеологиями, способного инкорпорировать отдельные черты каждой из них как философско-политический антицентр, о чем, собственно, и сказал Эвола иными словами в своем эскизе к портрету Рабочего. Как следствие, возобновление аисторического прошлого традиции призвана совершить техника на службе у тотального революционного разрыва с нынешним, что зафиксировано в кодовой дефиниции Бержье и Повеля из «Утра магов» «Рене Генон плюс танковые дивизии». Именно этот второй момент, как видим, стает предметом отрицания Эволы. Так, в работе «Гитлер и тайные общества» (1972) компетентный знаток эзотерических доктрин Эвола утверждает, что такая фраза «могла бы заставить этого выдающегося представителя традиционалистской мысли и эзотерических дисциплин с негодованием перевернуться в могиле» [3].
В то же время, вместе с концептуальным арсеналом парадигмы, такие характеристики КР, как «реакционный модернизм» или же «органологичный сверхмодрен» свидельствуют о невозможности однозначной идентификации КР с традиционализмом как антимодернизмом. Словами Юнгера, «революция разрушает традицию как форму, но именно поэтому исполняет смысл традиции» [9, с. 97]. Правда, сам ориенталист Генон соглашался с более «прозападным» Эволой далеко не во всем. Также мы убедимся, что адресованные Юнгеру упреки Эволы оказываются весьма надуманными.
Ведь оба начинают свои поздние труды констатацией тотального отсутствия тех ценностей и институций, которые достойны сохранения или защиты. Но если в «Ориентациях» 1950 г. Эвола уверенно провозглашает: «Сегодня мы находимся в более благоприятных условиях, поскольку позиции уже определились, маски сняты, и достаточно оглянуться вокруг, вглядеться в лица людей, начиная от простих прохожих до депутатов парламента, чтобы четко понять, какими мы не должны быть» [6, с. 428], то через десять лет шансы на победу «тех, кто выстоял среди руин», он оценил уже не так оптимистично: «Именно для их идеологической ориентации нами была написана книга «Люди и руины». Однако с учетом позднейшего опыта мы вынуждены признать практически полное отсутствие предпосылок, необходимых для достижения какого-либо достойного конкретного результата в подобной борьбе» [7, с. 352].
В итоге «свободный человек из одного только чувства самосохранения обязан подумать о том, как ему себя вести в мире, в котором нигилизм не только стал господствующим, но и, что хуже, превратился в нормальное состояние» [12, с. 42]. Развернутой формой этих размышлений, в центре которых стоит «человек особого типа», и есть такая классика жанра, как «Оймесвиль» Юнгера и «Оседлать тигра» Эволы.
Однако если детальное исследование манифестаций «человека нового типа» во всех сферах общественной жизни – от политики до искусства – составляло содержание юнгеровского «Рабочего», то в послевоенное время эту эстафету перенял Эвола, превратив «Оседлать тигра» в настоящий компендиум стратегий выживания «иного человека» в современном мире, раскрытом в самых разнообразных плоскостях, – снова-таки, от «партий и политики» до музыки и личной жизни.
Юнгер, напротив, переходит к крайне метафоричному и афористичному изложению своих мыслей, за что наталкивается на очередное критическое замечание Эволы: «...можно сказать, что «Рабочий» в некотором смысле стал чужим для свого автора, дальнейшее творчество которого хотя заметно прибавило ему славы (сегодня он считается одним из крупнейших немецких писателей), с духовной точки зрения утратило прежний уровень, как вследствие преобладания литературно-эстетического момента, так и под влиянием идей другого порядка, иной раз даже противоречащих тем, которыми вдохновлялись его ранние произведения» [8, с. 13–14].
Юнгер в переписке по поводу «Рабочего», датированной 1970-80 гг., признался, что он «закрыл эту тему», что «эта тема для него позади», что 20-ые гг. «сказались» на стилистике письма, что он жалеет о том, что в текст просочилась критика времени, в частности «бюргера», однако столь же однозначно признает, что, несмотря на то, что его поздние произведения внесли поправки и рассматриваемые в «Рабочем» процессы, возможно, когда-нибудь предстанут в ином свете, все события после 1932 г. только подтверждают его концепцию, хотя его это и «не радует» [10, с. 430–440]. То есть отрекаться от своих «прежних» взглядов Юнгер и не думал. Интересно, что переиздание собственного консервативно-революционного opus magnum «Языческий империализм», в отличие от остальных произведений, Эвола не планировал вообще, хотя это не отменяет явную преемственность очерка с поздними текстами мыслителя.
Но, прежде чем начать позитивное изложение концепций философов, рассмотрим более существенную инвективу итальянского барона: «Кроме того, если бы мы анализировали самые последние произведения Юнгера, то мы напрасно искали бы там максимы, подобные тем, которыми изобилует «Рабочий» [...] Более того, в «Лесном пути» (Der Waldweg, Франкфурт, 1945), где забавным образом вновь появляются те ценности, которые ранний Юнгер безусловно заклеймил бы как «бюргерские», он прямо доходит до изучения способов, открывающих индивиду путь к бегству и тайному сопротивлению миру, контролируемому тоталитарными силами...» [8, с. 173–174].
Также Эвола добавляет, что когда он уже отправил труд ««Рабочий» в творчестве Эрнста Юнгера» в типографию, вышло произведение «У стены времени», в котором Юнгер частично реабилитирует высказанные в «Рабочем» идеи. Однако традиционализм Эволы сказался и на прочтении этого философско-исторического эссе немецкого мислителя: «Прежде всего серьезный подход к метафизике истории (концепция времени, доктрина четырех мировых циклов, эсхатология и т. п.) не позволяют довольствоваться личными взглядами, пусть даже они яаляются плодом размышлений мудрого и творческого ума; здесь требуется обращение к объективному, традиционному знанию» [8, с. 184–185]. Наконец, Эвола прямо противопоставляет юнгеровской собственную книгу: «Как мы уже говорили, этот круг вопросов, без сомнительной эсхатологической подоплеки, подробно рассматривается нами в уже упомянутой книге «Оседлать тигра»» [8, с. 185].
Комизм этой ситуации в том, что та же самая судьба постигла самого Эволу. Так, «некоторым исследователям творчества Юлиуса Эволы – в частности, переводчику его книг на французский язык и глубокому знатоку трудов и жизни Эволы Филиппу Байе – казалось, что «Языческий Империализм» или, точнее, статус «языческого империалиста» является в некотором смысле антитезой «обособленного человека» из последней книги «Оседлать Тигра», который, в свою очередь, гораздо ближе к раннему дадаистскому периоду» [1]. И хотя мы и без того вынуждены рассматривать эти упреки как своего рода «интеллектуальное кокетство» со стороны Эволы, в поисках объяснения такого парадокса обратимся к нетривиальным и востребованным «синтетическим» способностям исследователя КР Александра Дугина.
Согласимся с ним, что перемены происходят не столько с «новым типом», сколько с миром, к трансформации которого и адаптируется в тот или иной способ «обособленный человек». А именно, «в тот период, когда в цивилизации налицо превосходство антисакральных и антитрадиционных, антидуховных процессов, когда эти процессы начинают преобладать, «обособленный человек» акцентирует свое неприятие внешнего мира, свое отрицание, свой «анархизм», свое «НЕТ». [...] Но, в отличие от «чистых нигилистов», «анархистов слева», в случае возникновения во внешнем мире малейших признаков обратных, духовных, реставрационных процессов, ратующих за восстановление Традиции, за возврат к Сакральному, «обособленный человек» тут же обнаруживает «утвердительную», «созидательную» сторону своей внутренней природы, обнажает свое внутреннее великое «ДА», «вечное ДА Бытия» («ewige Ja des Seins»), как писал Ницше» [1].
Ответом на искусственное противопоставление Эволой своей и юнгеровской книги будет конкретное сравнение их текстов, хотя немецкому философу, котрый никогда и не считал себя традиционалистом, действительно недостает стройной схемы исторических циклов, согласно которой современная эпоха пребывает в завершальной фазе цикла, совпадая с «железным веком» Гесиода или «темным веком» (кали-югой) индуистской доктрины. Впрочем, поздний Юнгер придерживался собственной не менее красноречивой философии истории, в свете которой современность является эпохой господства Титанов, представленных гештальтом Рабочего (Прометей), хотя вслед за Гельдерлином Юнгер был убежден в возвращении Богов, которые когда-нибудь придут на смену «железным». Словами Эволы, «положительное решение этой проблемы можно проиллюстрировать образом, заимствованным у Гофмансталя (Hofmannsthal), который говорит о встрече между теми, кто научился бодрствовать в течение догой ночи и теми, кто может появиться на рассвете нового дня» [7, с. 23].
Понятие «особенного человека» довольно однозначно говорит о том, что книга «Оседлать тигра», ретроспективно провозглашенная «учебником правого анархиста», вряд ли предназначена широким массам: «Напротив, мы имеем в виду исключительно тот тип человека, который, несмотря на свою полную вовлеченность в мир, включая те его области, где современная жизнь достигает наивысшего уровня проблематичности и остроты, внутренне не принадлежит этому миру, не намерен ему уступать и в душе чувствует себя существом иной породы, отличной от большинства наших современников» [7, с. 5].
С учетом масштаба консервативной ревизии, свойственного «особым людям», которые «не просто признают необратимость процессов распада и отсутствие всякой возможности вернуться назад, но, даже при наличии такой возможности, не пожелали бы ей воспользоваться» [7, с. 67], Эвола отказывается от реакционных попыток сохранения наличного в пользу известной ницшеанской максимы «подтолкни то, что падает», перифразированной в свое время в «Рабочем». Ведь «смысл этого дальневосточного правила состоит в том, что если вам удастся оседлать тигра, то благодаря этому вы не только помешаете ему напасть на себя, но, удержавшись на нем, сохранив хватку, сможете в конце концов его одолеть» [7, с. 18].
Эвола, настаивая на том, что в условиях тотальной дискредитации современных политических институций единственным принципом, которым целесообразно руководствоваться «человеку особого склада», есть принцип «аполитейи», одновременно добавляет, что это вовсе не исключает участия в политической жизни, просто этот вид деятельности теряет свой привелигированный характер, нормальный в традиционном обществе. «Действительно, отрешенный человек не является ни профессиональным аутсайдером сомнительного толка, ни «отказником», ни анархистом» [7, с. 354].
Ведь неотъемлемым признаком «человека особого типа» является наличие специфического экзистенциального («трансцендентного») измерения, которого анархисту как раз не хватает. В более позднем сборнике «Лук и булава», в частности, в эссе «Молодежь, битники и правые анархисты», Эвола употребляет термин «правый анархизм» в качестве демаркации между «особым человеком» и разными проявлениями бунтарей «без знамени» и «без причины», настолько мало в них осталось даже от «анархистов слева». Так, в отличие от молодежи, которую, по мнению Эволы, «уместнее назвать не потерянным поколением, в соответствии с привычным выражением (им чересчур часто злоупотребляют), но скорее сокрушенным, раздавленным или травмированным поколением...» [8, с. 179], правый анархист совсем не выступает абсолютным нигилистом. «Бунт битника полностью реактивен, он не имеет положительной основы, то есть точного представления о том, что есть нормальный и осмысленный порядок, и твердого осознания основополагающих принципов», тогда как «...правый анархист, напротив, твердо знает, чего хочет, и понимает, на что он опирается, говоря свое «нет»» [5, с. 328]. Кроме того, для Эволы очевидно, что популяризация оппозиционных настроений привела к заметному «снижению интеллектуального уровня современных «протестантов»» [7, с. 62].
Считая первым признаком правого анархиста полностью антибуржуазный образ жизни, философ замечает: «В ранний период свого творчества Эрнст Юнгер не побоялся написать: «Лучше быть преступником, чем бюргером»; естественно, это высказывание не следует понимать буквально, но все же общее направление в нем задано совершенно точно» [5, с. 342]. С другой стороны, Эвола не переоценивает коэффициент полезного действия организованного сопротивления, за которое можно заплатить непомерную цену. Хотя, по его мнению, «если сегодня можно было бы создать действующую организацию типа Santa Vehme, способную держать главных виновников современного подрывного движения в постоянном страхе за свою жизнь, это было бы очень неплохо» [5, с. 346].
Теперь рассмотрим модель Анарха Юнгера. Собственно, основания, на каких Эвола имеет право противопоставлять свой концепт «обособленного человека» Waldgänger’у из «Лесного пути» Юнгера, совпадают с основаними, на которых Юнгер сам противопоставлял последнему своего Анарха из «Оймесвиль». Новелла «Оймесвиль», увенчивающая футуристический роман-антиутопию «Гелиополь» (1949), в концептуальном плане является итогом эссе «Лесной путь», поскольку суверенный индивид Анарх, во многом, – усовершенствованный вариант «внутреннего эмигранта» Waldgänger’а. «Различие заключается в том, что Waldgänger вытеснен из общества; Анарх, наоборот, вытеснил общество из себя. Он есть и остается бароном при любых обстоятельствах» [13, с. 147]. В отличие от Waldgänger’а, Анарх не нуждается в «лесном убежище», оставаясь постронним наблюдателем даже в самом эпицентре социальной жизни.
Например, протагонист Анарха в новелле по имени Мартин «Мануэль» Венатор – преподаватель истории и ночной официант на службе у Кондора – тирана, правящего фантастичным городом-государством Оймесвиль. По собственому признанию героя, рефлекси которого и раскрывают философско-политические взгляды Анарха, последний может «функционировать», в том числе успешнее других, при этом сохраняя дистанцию по отношению к своему символическому мандату и «всякому требованию, выдвигаемому к нему государством, обществом, церковью, а также существованием» [13, с. 155].
Не менее старательно разделяет Анарха и анархиста Юнгер. Согласно, пожалуй, самому знаменитому афоризму из «Оймесвиль», Анарх относится к анархисту так, как монарх относится к монархисту. Если анархист является смертельным врагом власти и государства, и бунтует до тех пор, «пока на нем не затянут смирительную рубашку еще крепче» [13, с. 115], то Анарх просто отказывается их признавать – и даже как-то «улучшать». В конце концов, «обнаружить себя таким путем – это значит как раз оказать услугу Левиафану, которая придется ему по душе, для которой он держит армию полицейских» [12, с. 55]. Анарх равнодушен к непопулярности своих идей и репутации в обществе. Оставаясь нейтральным наблюдателем, не тешащимся райскими картинами, Анарх выжидает удобный момент для решительного вмешательства; пока он не настал, «коллаборация» и «оппозиция» тождественны – ведь у Анарха нет намерения «страдать за идею» или «становиться мучеником». Жизнь для таких подвигов слишком недолговременна и прекрасна, хотя нежелательные контаминации всегда возможны. Кроме того, он лишен типичного для анархиста стадного инстинкта.
С другой стороны, Анарх наделен еще большей свободой, нежели монарх, хотя оба являются суверенами [13, с. 156]. Монарх хотел бы править многими и потенциально – всеми, но Анарху вполне достаточно властвовать над самим собой [13, с. 43]. Одновременно Юнгер делает ударение на том, что Анарху неведомо стремление быть «индивидуалистом». Его интересует только автономия, ведь свобода, в юнгеровской формулировке – это не цель Анарха; она его собственность. Свобода и власть, над самим собой, для него нераздельны: «Я Анарх – не потому, что презираю власть, а потому, что нуждаюсь в ней. Таким же образом, я не неверующий, но я человек, который требует того, что стоит его веры. В этом смысле, я подобен невесте в ее покоях: она прислушивается к легчайшему шагу» [13, с. 97]. Аналогично, по оценке Эволы, «можно сказать, что грубейшая двусмысленность позиции, свойственной анархическому индивидуалисту, состоит в его желании «быть самим собой, без каких-либо уз и обязательств», при этом оставаясь рабом самого себя» [5, с. 330].
Наконец, подобно тому «обособленному человеку» из «Оседлать тигра», сохраняющему верность метаисторическому миру Традиции, вместо «постисторического» мира современности, Мартин из «Оймесвиль», хоть и является историком, но, как Анарх, он прежде всего метаисторик («Анарх в пространстве, метаисторик во времени» [13, с. 245]). Как правый анархист, так и Анарх, глубоко ощущая переходной характер «нашого времени», ждут возвращения Богов. И именно поэтому они придерживаются одного принципа: «предоставить силам и процессам эпохи развиваться свободно, но одновременно с этим сохранять твердость и готовность вмешаться, когда «тигр, не в силах броситься на свого седока, устанет бежать»» [7, с. 22].
Таким образом, главные персонификации «человека особого типа», представленные Анархом Юнгера и правым анархистом Эволы, уже на уровне самих названий воспроизводят фундаментальную для КР эквилибристику между радикальной нигилистичной негацией статус-кво и неизменной открытостью к реставрации прошлого «в мире, где умер бог» [7, с. 29]. Впрочем, в отличие от своих прототипов ваймарского периода, «особый человек» позднего образца, лишенный коллективистской окраски, доводит до логического завершения ревизию идей отчизны и нации как «буржуазних изобретений», одновремнно отклоняя и «гуманистический космополитизм» [7, с. 375]. Именно поэтому эволианский стиль «активной безличности» [6, с. 429], в равной мере свойственный юнгеровскому Анарху из аллегории послевоенного общества «Оймесвиль», проводит следующую отличительную демаркацию между либеральным индивидом и правым анархистом в КР.
Литература:
1. Дугин А.Г. Юлиус Эвола, языческий империалист [Электронный ресурс] / А.Г. Дугин. – Режим доступа : http://www.arctogaia.com/public/konsrev/dugevol.htm.
2. Руткевич А.М. Времена идеологов : Философия истории «консервативной революции» / А.М. Руткевич. – М. : ГУ ВШЭ, 2007. – 36 с.
3. Эвола Ю. Гитлер и тайные общества [Электронный ресурс] / Ю. Эвола. – Режим доступа : http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/okkultizm/Article/evola_hitl.php.
4. Эвола Ю. Люди и руины / Ю. Эвола // Люди и руины. Критика фашизма : взгляд справа. – М. : АСТ : АСТ МОСКВА : ХРАНИТЕЛЬ, 2007. – С. 5–268.
5. Эвола Ю. Молодежь, битники и правые анархисты / Ю. Эвола // Эвола Ю. Лук и булава. – СПб. : «ВЛАДИМИР ДАЛЬ», 2009. – С. 322–349.
6. Эвола Ю. Ориентации / Ю. Эвола // Люди и руины. Критика фашизма : взгляд справа. – М. : АСТ : АСТ МОСКВА : ХРАНИТЕЛЬ, 2007. – С. 424–445с.
7. Эвола Ю. Оседлать тигра / Ю. Эвола. – СПб. : «ВЛАДИМИР ДАЛЬ», 2005. – 512 с.
8. Эвола Ю. «Рабочий» в творчестве Эрнста Юнгера / Ю. Эвола. – СПб. : Наука, 2005. – 192 с.
9. Юнгер Э. Время судьбы / Э. Юнгер // Юнгер Э. Националистическая революция. Политические статьи 1923–1933 г.г. – М. : «Скименъ», 2008. – С. 94–99.
10. Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт / Э. Юнгер // Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт ; Тотальная мобилизация ; О боли. – СПб. : Наука, 2000. – С. 55–440.
11. Юнгер Э. Рискующее сердце ; [пер. с нем., вступ. статья, составление и комментарии В. Микушевича] / Э. Юнгер. – СПб. : Владимир Даль, 2010. – 328 с.
12. Юнгер Э. Через линию / Э. Юнгер // Судьба нигилизма : Через линию ; О линии ; Государство в голове, неистовство сердца ; Метафизический характер модерна / Юнгер, Э. ; Хайдеггер, М. ; Кампер, Д. и др. – СПб. : СпбГУ, 2006. – С. 7–64.
13. Jünger E. Eumeswil / Е. Jünger // Sämtliche Werke, XVII : Dritte Abteilung. Erzählende Schriften III. – Stuttgart : Klett-Cotta, 1980. – 379 S.
Публикация:
Семеняка Е. Человек особого типа в консервативной революции (На примере анарха Юнгера и правого анархиста Эволы) / Елена Семеняка // Intertraditionale. Международный альманах Традиции и Революции. — 2010. — № 1. — С. 351—362.
Перевод:
Семеняка О. Концепт «людини особливого типу» в консервативній революції (на прикладі Анарха Юнґера та правого анархіста Еволи) / Олена Семеняка // Маґістеріум. Історико-філософські студії. — 2010. — Вип. 39. — С. 43—48.
© 2010
Додати коментар
Увійти через профіль